Битва при Чершете (Жэрыщты): военно-политические предпосылки и исторические условия успешного отражения Кабардой крымской агрессии в 1729 – 1731 гг. К исходу первой четверти XVIII в. политическая элита Большой Кабарды в основном преодолела тяжелейший пятилетний кризис и раскол в своих рядах. Достигнуто это было благодаря эмиграции княжеского рода Кайтукиных в Крымское ханство осуществленное, по всей видимости, в самом конце 1725-го или в течение 1726 г.
Битва при Чершете (Жэрыщты): военно-политические предпосылки и исторические условия успешного отражения Кабардой крымской агрессии в 1729 – 1731 гг.К исходу первой четверти XVIII в. политическая элита Большой Кабарды в основном преодолела тяжелейший пятилетний кризис и раскол в своих рядах. Достигнуто это было благодаря эмиграции княжеского рода Кайтукиных в Крымское ханство осуществленное, по всей видимости, в самом конце 1725-го или в течение 1726 г.
В свою очередь выселение клана Кайтукиных было вызвано его тотальной изоляцией со стороны остальных трех княжеских родов и дворянства собственного удела. Не вдаваясь в причины этого обстоятельства (т.к. в задачи настоящей статьи не входит их выявление) отметим только, что раскол в коалиции Кайтукиных и Бекмурзиных и присоединение последних к «баксанцам» означал кроме всего прочего прекращение противоборства княжеских группировок Большой Кабарды в формате «Баксанская-Кашкатауская партии».
Такой итог политического кризиса первой половины 1720-х гг. означал формирование в начале второй четверти XVIII в. новой «консолидационной парадигмы» в Большой Кабарде. Иными словами, в это время здесь произошло устойчивое сплочение всех княжеских уделов (без правителей одного из них – Кайтукиных). В пользу этого говорят как косвенные сведения, так и вполне очевидные факты. К последним относится то обстоятельство, что в конце 20-х – начале 30-х гг. XVIII в. сторонние наблюдатели (в частности российские) признавали прочность и легитимность власти пщышхуэ Ислама Мисостова и соответственно политической коалиции, которую он возглавлял. Это было очевидно и для Бахчисарая. На наш взгляд, именно осознание наличия мощных консолидационных тенденций во внутрикабардинском политическом процессе сыграло решающую роль в приостановке крымского натиска на Кабарду. В этом плане замечательно высказывание самих кабардинцев по этому поводу: «…когда де они (кабардинцы. – Т.А.) все соединятся, тогда крымцы им ничего не зделают…». Это заявление позднее было подтверждено весьма информированным в кабардинских делах советником В.Бакуниным. В своем «Описании кабардинского народа…», резюмируя результаты длительного кабардино-крымского противостояния, он утверждал: «…крымские и кубанские силы в Баксане и в Кашкатове повредить (кабардинцам. – Т.А.) были не в состоянии, разве продолжительною своею под Кабардою бытностию могут их не допустить в полях хлеб сеять и скот из гор выгонять. Но такое замедление и самим крымцом и кубанцом не дешево быть может».
В сложившихся обстоятельствах весьма весомыми были и субъективные факторы. Так, Бахты-Гирей Дели-султан, один из самых рьяных сторонников военного подчинения Кабарды в крымской элите, вскоре после 1725 г. попал в опалу хану. Он бежал в Калмыцкое ханство и находился там порядка двух лет. Определенная зависимость между приостановкой агрессии Крыма в отношении Кабарды и отсутствием одного татарского султана (коих в Крыму было немало) будет понятна, если указать на то, что Бахты-Гирей являлся, пожалуй, наиболее успешным военачальником Крымского ханства в этот период. К тому же, в отличие от других крымских султанов он как родственник А. Кайтукина имел больше причин, чтобы рискнуть выступить против объединенных сил Кабарды.
Во всяком случае, согласно утверждению Магомета Атажукина (Мисостова), высказанному им в марте 1732 г., после примирения Бахты-Гирея «… с ханом крымским, чему года 3 или 4», т.е. около 1728 г. началась подготовка к очередному вторжению в Кабарду. Предположительно, летом 1729 г. крымские войска выступили в поход против нее. Во главе армии стояли Бахты-Гирей султан и кубанский сераскер, которых сопровождал А. Кайтукин. Формально именно последний являлся основным инициатором похода, который, согласно имеющимся сведениям, сделал это «…для взятья их, кабардинских владельцов, и перевезения со всем их владением в Крым».
Не приходится сомневаться, что в отличие от предыдущего периода, когда в 1720 г. Мисостовы (при поддержке Атажукиных) с целью доминирования и подведения реальной базы под свое законное первенство в стране пошли на союз с ханом или же от действий той же Кашкатауской партии в 1724 г., которая, использовав изменение политической конъюнктуры в Крыму, также пошла на сближение с Бахчисараем, теперь А. Кайтукин выступал в роли татарской марионетки, не имевшей реального влияния не только в масштабах всей Кабарды, но и в своем уделе. В противном случае сокрушительное поражение крымских войск в результате решительного сражения было бы просто невозможно.Длительность сражения, продолжавшегося два дня подряд, говорит об особом упорстве, проявленном враждующими сторонами в ходе битвы. Обычно такие длительные «баталии» были возможны тогда, когда стороны концентрировали значительные ресурсы, обеспечивавшие постепенный ввод в бой свежих сил. Большая Кабарда обладала такими возможностями только при условии тотальной мобилизации населения. В отличие от Канжальской победы кабардинские войска разгромили крымскую армию не в результате молниеносной ночной атаки (хотя и тогда эта битва являлась лишь венцом военной кампании 1708 г.), деморализовавшей ее, а в ходе упорного, вязкого, потребовавшего привлечения всей военной мощи страны, сражения. К концу битвы крымские войска были обращены в бегство. И «тогда они, кабардинцы, за ними в погоню гоняли и оного Дели-Салтана (Бахты-Гирея. – Т.А.) с сераскер-султаном саблями до смерти изрубили». По замечанию генерал-фельдмаршала В.В.Долгорукова, кабардинцы тогда «сами собою немалою отвагою и трудом освободилися» (от военной угрозы).
Следует повторить, что подобный результат противостояния Крымскому ханству был возможен лишь при полной мобилизации всех ресурсов, находившихся под властью потомков Кази Пшеапшокова. В стране же, где правит анархия, произвол и феодальные междоусобицы, обеспечить ее было бы невозможно. Итак, в ходе кампании 1729 г. Большая Кабарда, уступая Крымскому ханству в военном потенциале, решительно превзошла его в военной мощи. «А военная мощь и есть сила, фактор, который решают ход и исход войны».
Безусловно, разгром значительных сил крымских войск и гибель двух султанов, в очередной раз (с 1708, 1711 и 1721) поколебавшие репутацию Крымского ханства как мощной региональной державы, не могли не вызвать реваншистских настроений в Бахчисарае. И действительно, в апреле следующего 1730 г. кабардинские князья сообщали «о намерении наступления на них крымского хана и кубанцов». Однако на этот раз князья Большой Кабарды демонстрировали беспокойство не из-за угрозы поражения от крымских войск, а опасение за возможное нарушение хозяйственного цикла в условиях военных действий. Они заявляли, «что ежели оные придут и людей их и скот из гор на пашню не выпустят, то вся Кабарда может притти в разорение». Еще раз отметим, что правители страны увязывали вероятность «разорения» не с непосредственным контактом с крымской армией, а с последствиями несвоевременного осуществления (или неосуществления) необходимых для ведущих отраслей экономики Кабарды – переложно-залежного земледелия и отгонного скотоводства – действий.
В таких условиях главной задачей становилось не успешное противостояние противнику, а предотвращение его наступления. С этой целью в Дербент к начальствующему российскими войсками на Кавказе генерал-лейтенанту А.И. Румянцеву было послано письмо с просьбой присылки войск «на помочь». В отличие от начала 1720-х гг. теперь российский отряд из тысячи человек был направлен к Кабарде весьма оперативно. Однако, как и прежде, войскам было приказано, «дабы он (командующий российским отрядом Э. Бекович-Черкасский. – Т.А.) без резону в Кабарду не вступал». Поэтому войска остановились «в гребенских городках при границах российских».
Хотя упомянутый отряд в случае вторжения крымских войск в Кабарду не вступил бы с ними в открытое противостояние, а был направлен «для утверждения и куражу кабардинцам», все же расчет последних оправдался. В 1730 г. крымские войска не предприняли похода в Кабарду.
Только в следующем 1731 г. очередная волна крымского нашествия стала приобретать реальные очертания. По сведениям находившегося в Стамбуле резидента И.И. Неплюева в апреле 1731 г. один из братьев погибшего Бахты-Гирея во главе крупного отряда войск начал движение в направлении Кабарды. Однако тот факт, что выступивший в поход крымский султан, не дойдя до ее границ, вошел в переписку с комендантом крепости Святого Креста генерал-майором Еропкиным на предмет поддержки Россией Кабарды, подводит к мысли о неготовности Крыма в тот момент вести крупномасштабные боевые действия. Вероятнее всего Бахчисарай провел зондаж прочности внутреннего положения Кабарды и эффективности ее внешнеполитических связей. Как бы то ни было к концу лета 1731 г. огромное (даже по российским меркам) войско Крымского ханства двинулось в поход на Кабарду. Для более полного отражения характера и масштабов спланированной против Кабарды военной кампании приведем пространную выдержку из указа Коллегии иностранных дел коменданту крепости Св. Креста Д.Ф. Еропкину от 19 сентября 1731 г. В частности там говорилось, что «…получена здесь с Украины от командующаго тамо обретающимися великороссийскими регулярными войсками генерала фон Вейсбаха и от малороссийского гетмана Данила Апостола ведомость, что крымской хан с Крымскою, Белогородскою и Ногайскою ордами во многом числе войск собрались; и к тому же из Сечи велено быть нескольким запорожцам; и якобы намерены иттить на черкес х Кабарде. А ныне в подтверждение того получено доношение от упомянутого ж генерала фон Вейсбаха, что же крымские, нагайские да к тому ж и буджацкие орды не токмо действительно в собрании, но уже и чрез Днепр переправившись пошли прямо к Азову, о оттуду в Кубань, и соединясь с кубанцами будут… на черкес итти, а хан крымской сам остался в Крыму».
Примечательно, что Каплан-Гирей, вторично возведенный на ханский престол в 1730 г., воздержался от командования направленными в Кабарду войсками. Видимо жестокий разгром предводительствуемых им войск в 1708 г. под Канжалом и поражение крымцев двухгодичной давности психологически довлело над ним, раз он не решился возглавить войско, в котором были собраны практически все ресурсы ханства. Численность выступивших против Кабарды сил, по оценке Коллегии иностранных дел (которая формировалась на основе разведданных и сведений, получаемых от пограничных властей), была «едва не в двухстах тысячах».
Значительность крымских войск настолько впечатлила Коллегию, что она посчитала поражение кабардинцев делом времени и заранее, до начала военных действий, направила пограничным властям на Кавказе инструкцию, в которой говорилось: «Тако ж ежели из оных владельцов кабардинских, ради сильного на них наступления, кто похочет ретироватца х крепости святаго Креста, то можешь их принять (здесь адресатом был комендант упомянутой крепости генерал Д.Ф. Еропкин. –Т.А.)».
Действительно, в источниках вряд ли можно найти пример более масштабного наступления Крымского ханства на Кабарду. Однако, как это ни парадоксально, именно к этому вторжению крымских войск Большая Кабарда была готова лучше, чем к любому из предшествующих. Так, в конце августа 1731 г. кабардинские князья во главе с Исламом Мисостовым заявляли в письме к Анне Иоанновне по этому поводу: «…ежели на нас неприятельское войско нападение учинит противиться мы… против них готовы».
Такое уверенное заявление правителей Большой Кабарды было вызвано не столько стремлением показать монаршей особе прочность своего положения и твердость намерения отстоять свою независимость. Страна действительно подготовила внутри – и внешнеполитические предпосылки для эффективного противодействия агрессии. Во-первых, Большая Кабарда в это время представляла образец консолидированного общества – и это было главной внутриполитической предпосылкой победы над агрессором. Во-вторых, примерно в конце 1730-го начале 1731 г. кабардинцам удалось переселить на территорию страны 2000 ногайских семей, способных выставить семитысячную конницу. Эта акция была осуществлена благодаря успешному использованию противоречий дома Гиреев. Дело в том, что после низложения в 1730 г. хана Саадат-Гирея и восшествия на ханский престол Каплан-Гирея сыновья бывшего хана оказались в опале. Пщышхуэ Ислам Мисостов, приходившийся старшему из них Салих-Гирею тестем (к тому же именно у Мисостовых в свое время воспитывался этот султан), предоставил ему и его брату Шахим-Гирею вместе с двумя тысячами подвластных ногайских семей убежище в Большой Кабарде. Это позволяет говорить о том, что не только крымские ханы умело пользовались своими родственными связями с кабардинскими князьями для вмешательства во внутренние дела Кабарды, но и последние (в данном случае Мисостовы) активно использовали этот инструмент во внутритатарских противоречиях. В третьих, Большая Кабарда добилась прямой военной поддержки со стороны князей Малой Кабарды. Она была особенно важна, если учесть, что до этого Талостановы и Глехстановы не просто не помогали Большой Кабарде в отражении крымских нападений, так как «они их (крымцев. – Т.А.) боялись», но «…во время у Большой Кабарды с крымцами баталий давали им, крымцам, из Малой Кабарды поневоле провиант». Однозначная же поддержка Большой Кабарды была во многом следствием ее усиления за счет внутренней мобилизации.
Дополнительным стимулом, побудившим малокабардинских князей к тесному союзу с потомками Кази Пшеапшокова, являлось то обстоятельство, что крымские военачальники, надеясь на свое подавляющее численное преимущество над кабардинцами, еще до выступления в поход разглашали свои военные планы, видимо пытаясь психологически парализовать противника. По «разглашениям» крымских татар, объектом их удара должна была стать именно Малая Кабарда.
К указанному перечню благоприятных политических факторов можно добавить и то, что Кабарда в своих действиях против Крыма могла рассчитывать на не очень оперативную, но определенную поддержку со стороны Российской империи.
Выступившие в конце августа – начале сентября в поход крымские войска под командованием Арбибеты-Гирей и Араслан-Гирей султанов к октябрю 1731 г. уже действовали на территории Кабарды. Пользуясь тем, что население «со всеми скоты» было эвакуировано в горные районы страны, татары безнаказанно разрушали материальные ценности в предгорьях и на равнине. 9 октября комендант крепости Св. Креста Д.Ф.Еропкин в своем донесении писал «…о приходе х Кабарде многова числа орд, которыя пришед начали владельцам кабардинским чинить разорение, и хлеб и сено, что захватить могли, в поле сожгли, и не малое чинят утеснение и неприятельски поступают…».
Как ни странно, этот один из наиболее драматичных периодов в истории Кабарды освещен в историографии весьма поверхностно и неадекватно значимости тех событий, которые имели тогда здесь место. Более того, при знакомстве с исторической литературой возникает впечатление целенаправленного игнорирования вопросов, связанных с кабардино-крымской военной кампанией 1731 г. Так, в «Истории Кабардино-Балкарской АССР…» (1967) данному вопросу посвящено всего два предложения. Смысл их заключается в том, что по требованию русского резидента в Стамбуле Н.И. Неплюева, извещенного о приготовлениях Крыма к войне с Кабардой, Порта обещала «удержать крымского хана от военного нападения на кабардинские земли». О самих событиях в Кабарде там нет ни слова.
Из академического издания «История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века» (1988) мы можем узнать, что в 1731 г. в Кабарде все-таки проходили боевые действия. Однако, по существу, здесь наблюдается перекочевка упомянутого тезиса об энергичном дипломатическом воздействии России на Стамбул, в результате которого «султан приказал крымскому хану срочно отвести войска от границ Кабарды». Следовательно, решающую роль в сохранении независимости Кабарды тогда сыграла Россия.
Понимания сложившейся в 1731 г. обстановки в Кабарде и со стороны имевшей большие возможности для ее объективного изучения Е.Дж. Налоевой также недостаточно. К тезису об эффективном дипломатическом нажиме России на Порту, устранившем военную угрозу Кабарде, она добавляет и фактор военной поддержки со стороны Петербурга, который «ввел русские войска в Кабарду» и, как можно понять, принудил крымцев к отступлению.
В трудах В.Б. Вилинбахова рассматриваемый здесь вопрос отражен в подобном ключе и в полном соответствии со сценарием развития событий, который был в свое время представлен комендантом крепости Св. Креста Д.Ф. Еропкиным в Коллегию иностранных дел. Думается, что простое копирование версии заинтересованного лица без сопоставления с другими фактами и контекстом общей ситуации, сложившейся тогда вокруг Кабарды, не могло внести ясность в исследуемый вопрос.
К сожалению, в работах последних лет, которые, казалось бы, должны были прояснить вопрос, мы наблюдаем вместо этого продолжение традиций фактического игнорирования данного сюжета и сплошного копирования поверхностных и слабо отражающих суть происходивших тогда процессов стереотипов. Это в полной мере относится к работам К.Ф. Дзамихова и Б.К. Мальбахова. В них сквозит убеждение в том, что Кабарда не была покорена Крымом в 1731 г. в основном благодаря Петербургу, который решил «взять кабардинцев под защиту России» и отправил войска для обороны Кабарды. «Эта позиция оказала огромное влияние на Турцию, и крымские войска были отозваны из Кабарды», – резюмирует свое видение ситуации К.Ф. Дзамихов.
В свете вышеизложенного весьма важным представляется выяснение реального отношения российского руководства к кабардино-крымскому противостоянию осенью 1731 г., степени и форм влияния на развитие событий (через своих военных начальников в регионе) его политики.
19-го сентября 1731 г. Коллегия иностранных дел России издала для коменданта крепости Св. Креста Д.Ф. Еропкина указ. В нем отмечалось, что в случае если «кабардинские владельцы, себя оборонити в состоянии быти не могут, а будут требовать помощи, то послать тебе к ним на помощь ис тамошних войск…». Пожалуй впервые с 1711 г. Россия была готова решительно поддержать Кабарду в ее противоборстве с Крымом. Однако этот указ дошел до адресата лишь 23 октября (согласно рапорту Еропкина), поэтому никакого практического значения он не имел. Генерал Еропкин же, известившись о начале боевых действий в Кабарде, в соответствии с прежними инструкциями и образом действий, решился направить команду войск лишь до границы с Кабардой, «к Гребенским городкам».
9 октября генерал Еропкин направил в Коллегию иностранных дел доношение, в котором складывающаяся обстановка в Кабарде изображалась не в самых радужных выражениях. Сочтя положение дел в Кабарде безнадежным и потерю главного союзника на Кавказе свершившимся фактом, Коллегия иностранных дел выражала недовольство нерасторопными действиями Еропкина с тем, чтобы в случае дальнейшего неблагоприятного развития ситуации сделать коменданта крепости Св. Креста «козлом отпущения». В указе Коллегии от 17 ноября Еропкину сообщалось, что ему было «велено прямо в Кабарду команду послать», а в следующем указе от 2 декабря отмечалось: «Вышеписанной твой поступок в посылке команды до Гребенских городков на защищение кабардинцов апробуетца».
Еропкину в складывавшейся ситуации не оставалось ничего иного, как представить свои действия не просто оправданными, но и чрезвычайно продуктивными. Для этого он не останавливался и перед явными измышлениями. Так, в третьей декаде октября 1731 г. он сообщал в Коллегию, что кабардинский посол М. Мисостов прибыл к нему лишь после «баталии» с крымскими войсками. Однако сам посол несколько позднее сообщал, что во время военных действий в Кабарде он находился «у Сулака», т.е. в крепости Св. Крест. В пользу правдивости слов М. Мисостова говорит то, что в листе кабардинских князей, который он вез в Петербург, не отражены результаты событий последовавших после 22 августа, когда он был составлен.
Другой примечательной особенностью действий генерала Еропкина в этот период было подозрительно небрежное исполнение им своих обязанностей именно тогда, когда Кабарда остро нуждалась в военной помощи. В этом его обвиняло внешнеполитическое ведомство, которое заявляло: «Доношение твое, отправленное ис крепости Святого Креста от 9-го октября, получено здесь 11-го сего ноября, которое удивительно что так долго в пути медлилось, надлежало было, яко нужнейшему, с норочным от тебя отправлену быть. Еще же удивительно, что ты еще отправленного указу от 19-го сентября ис Коллегии иностранных дел по отпуск того твоего доношения не получил…».
Стоит отметить, что в свете представленных фактов смысл действий (вернее бездействия) генерала Еропкина становится понятным. А именно, скрывая как появление М. Мисостова на Сулаке (который прибыл в частности и с просьбой, чтобы «нам вспоможение чинено было. И для обороны нашей от неприятелей наших пожаловать нас 20-ю пушками…»), так и манкируя обязанностями по осуществлению оперативной связи с центром, пограничный начальник получал возможность уклониться от участия в боевых действиях. Видимо, перспектива столкновения с двухсоттысячной татарской армией не очень радовала его.
Позднее в потугах самооправдания генералом Еропкиным был рожден следующий перл. Суть его заключалась в том, что когда татары «намерены были на Кабарду наступление чинить, но услыша об отправленной от тебя (Еропкина. – Т.А.) команде в Гребенские городки, устрашась оной, восприяли рейтираду на которых кабардинцы, при переправе через реку Терек, учинили нападение и тех салтанов с войском разбили…».
В следующем году, когда политическая конъюнктура претерпела определенные изменения, и у внешнеполитического ведомства России имелись другие задачи, оно взяло на вооружение оправдательную уловку генерала Еропкина (из-за которой он чуть не получил нагоняй). Так, в протоколе ответов Коллегии иностранных дел кабардинским князьям в июле 1732 г. за подписью первых лиц государства – графа Головкина, А. Остермана, была предпринята попытка внушить кабардинцам явно нелепую мысль о мощной помощи России в ходе прошедшей военной кампании с Крымом. Там говорилось: «И в потребном случае повелено к ним в Кабарду на оборону и войска, и пушки от крепости Святаго Креста посылать, как то прошедшаго году помянутой ген.-майор Еропкин, вовремя приходу х Кабарде крымских и кубанских войск, действительно и чинил, а имянно: получа ведомость о приближении оных х Кабарде, немедленно сперва часть войска к Кабарде отправил, а потом и сам з знатным корпусом туда ж движение учинил, о чем уведав крымцы и кубанцы, убоясь оных, тотчас от Кабарды назад пошли. И тогда они, кабардинцы, случай возимели на тех своих неприятелей при переправе чрез реку Терек нападение учинить, и победу над ними одержали. И могут они, кабардинцы, сами признать, что ежели б российские войска на оборону к ним не отправились, то б крымцы и кубанцы не токмо от них бы не отошли, но и нападение б на самую Кабарду учинили».
Однако факты, изложенные кабардинцами в их сообщениях, опровергали такие инсинуации Коллегии иностранных дел России. Прежде чем коснуться позиции Кабарды в этом вопросе следует обратить внимание на алогичность аргументации Коллегии. Так, совершенно абсурдным выглядит положение о том, что якобы при подходе крымских войск к Кабарде туда были направлены русские войска и узнавшие об этом татары «тотчас от Кабарды назад пошли», и кабардинцы, воспользовавшись этим, напали на противника при переправе через реку Терек. К этому еще добавляется, что если бы не действия русских войск, татары «нападение б на самую Кабарду учинили». Абсолютно непонятно, почему в Коллегии решили «позабыть» донесение генерала Еропкина от 9 октября 1731 г., в котором говорилось о начавшемся вторжении в Кабарду. То есть, нападение на Кабарду все же было «учинено», несмотря на то, что отряд русских войск стоял в Гребенских городках.
С другой стороны не ясны мотивы, которые заставили чиновников Коллегии «переправу через реку Терек», где состоялась битва между кабардинскими и крымскими войсками, вынести за рамки Кабарды. Ведь если следовать этой логике, получается, что сражение имело место на территории подконтрольной России, в низовьях р. Терек, а кроме Кабарды и России, через территории других государств эта река (исключая ее истоки, принадлежавшие Картло-Кахетинским правителям) не протекала.
Теперь необходимо заострить внимание на характере русской помощи (если таковая и была) кабардинцам и территории, где непосредственно происходили боевые действия. Наиболее внятно это показано самими кабардинцами. В листе кабардинских князей императрице Анне Иоанновне, написанном 22 августа 1731 г., т.е. примерно за месяц до начала военной кампании в Кабарде, указывалось: «И того ради мы ко обретающемуся в Сулаке генералу человека своего с… прошением отправляли, объявляя ему, что неприятельское войско на владение наше нападает. Однако ж нам от того генерала никакой помощи не показано». В феврале 1732 г. посол Кабарды в России князь Магомет Мисостов на аудиенции у вице-канцлера А.И. Остермана заявлял, «что когда приходят на них крымские войска, и тогда они посылают в Сулак к обретающемуся тамо генералу, с требованием, дабы оной прислал к ним на помощь войска. И хотя он, генерал, и присылает однако ж они ни в чем им вспоможения не чинят». Стало быть российские войска не оказывали никакой помощи Кабарде ни в период военного вторжения Крыма осенью 1731 г., ни в ходе предыдущих кампаний. Таким образом, позиции кабардинской и российской сторон относительно рассматриваемого вопроса были диаметрально противоположными. И ответ на вопрос о том, чьи слова заслуживают большего доверия, тех, кто участвовал в битве и выиграл ее, или же стороны, безосновательно требовавшей благодарности также очевиден.
Впрочем, обратимся к самим документам. В соответствии с позицией Коллегии иностранных дел России, татары, узнав о направленной генералом Еропкиным «команде в Гребенские городки, устрашась оной, восприяли рейтираду на которых кабардинцы при переправе через реку Терек, учинили нападение и тех салтанов с войском разбили». Следуя логике данного сообщения становится ясно, что «восприять рейтираду» (т.е. отступление) от прибывших с востока к Гребенским городкам российских войск, да к тому же в направлении к переправе через р. Терек, татары могли только в западном направлении. Стало быть, татарская армия в канун сражения находилась на территории Малой Кабарды. Но в который раз ситуацию разъясняет князь М. Мисостов. 7 марта 1732 г., он на вопрос о территории, охваченной военными действиями осенью 1731 г., однозначно отвечал: «Осенью (1731 г. – Т.А.) приходили те войски крымские и кубанские на Большую Кабарду… И сожгли оные в полях хлеб и сено Большей Кабарды. А до Малой Кабарды те крымцы и кубанцы ничем не касались».Следовательно, заслуги приписываемые Коллегией иностранных дел российской команде в Гребенских городках относительно их «устрашающего» влияния на татарские войска, благодаря чему кабардинцы в октябре 1731 г. разгромили ханскую армию, оказываются мнимыми.
Этот вывод подтверждается и в письме кабардинских князей императрице Елизавете Петровне в июне 1742 г. Напоминая обстоятельства военной кампании 1731 г., кабардинцы писали, что «…то крымское войско мимо нас на Татартюпов пошли с таким намерением, чтоб терской казачей город взять. И когда мы о таком их намерении услышали, то не щадя живота нашего за ними в погон пошли и догнали их у реки Терку, у называемой переправы е где с ними крымцами, сражение имели, при котором случае сщастием в.и.в. оное многочисленное войско разбили и от намерения их отвратили ».
Таким образом, сообщение кабардинских князей – непосредственных участников военной кампании 1731 г., убедительно показывает, что победа в битве была одержана без малейшей поддержки со стороны российских войск. В настоящее время сложно судить о численности крымских войск, разбитых у Чершете в октябре 1731 г. Однако можно говорить, что устоявшееся в историографии мнение о разгроме кабардинскими войсками лишь 7-тысячного авангарда крымских войск представляется весьма сомнительным.
Прежде всего, необходимо выяснить, действительно ли в рассматриваемый период кабардинские войска соприкасались лишь с авангардом 200 тыс. крымской армии. Вся совокупность сведений относительно рассматриваемого вопроса позволяет уверенно говорить о том, что разгромленные при Чершете войска не являлись авангардом крымской армии.
Как известно, авангард является элементом походного охранения войск, совершающих марш, и выделяется в предвидении столкновения с противником. Задача авангарда не допустить внезапного нападения противника на главные силы и проникновения его в полосу движения охраняемых войск. В свете сказанного трудно назвать действия крымских войск в Кабарде по «разорению», захвату «хлеба и сена» и выжиганию полей характерными для авангарда.
Действия авангарда должны быть решительными и стремительными, носить маневренный характер. Здесь же мы наблюдаем тщательное и планомерное истребление материальных ценностей страны. Лишь при подавляющем численном превосходстве татары могли действовать в Кабарде столь уверенно.
К тому же весьма сомнительно, чтобы татарские военачальники из двухсоттысячного войска в качестве авангарда выделили всего лишь 7-тысячный отряд. Ведь практически во всех войнах позднего Средневековья и Нового времени в авангард выделялись значительные силы. Так, например, в сражении при Ньюпорте (1600) в авангарде нидерландских войск было свыше 40% всех сил.
К этому следует добавить, что в советской историографии крымские войска, действовавшие в 1731 г. в Кабарде, не обозначались как авангард. Насколько можно судить, авторами неуместной новации стали Б.К. Мальбахов и К.Ф. Дзамихов, которые допустили это опять-таки в результате некритического подхода к вопросу.
В пользу участия в военной кампании 1731 г. в Кабарде не 7-тысячного, а гораздо более многочисленного крымского войска говорит ряд фактов и обстоятельств.
Во-первых, сами кабардинцы указывали на «многочисленное крымское войско», действовавшее в стране. Они, имея весьма солидный опыт противодействия крупным крымским силам (более 30 тыс. – в 1708 г., 15 тыс. – в 1711 г., 40 тыс. – в 1720 г., не менее 20 тыс. – в 1729 г., т.к. тогда крымцами командовал кубанский сераскер), могли отличить «многочисленные» войска от небольших отрядов. К тому же, как уже упоминалось, сам генерал Еропкин охарактеризовал крымское вторжение в Кабарду как «приход многова числа орд». Думается такое расплывчатое определение в рапорте пограничного начальника появилось не случайно. Ведь, к примеру, в июне 1720 или же в марте 1721 г., когда на подступах к центру Кабарды стояли немногочисленные передовые отряды крымцев (соответственно 7 и 8 тыс. человек), российскому пограничному начальству весьма оперативно доставлялась точная информация о численности татар. Теперь же, в октябре 1731 г., большая масса рассредоточившегося по центру Кабарды противника не позволяла точно определить его численность.
Во-вторых, сомнительно, чтобы из-за 7-тысячного отряда крымцев кабардинцы эвакуировали все население в горы, позволив агрессору уничтожить кормовые запасы для рогатого скота, жилища и т.д., да и вряд ли татары в таком малом количестве вторглись бы в Кабарду. А если предположить, что кабардинцы некоторое время уклонялись от битвы с этим отрядом из-за опасности тылового удара остального двухсоттысячного войска, остается непонятным, как же они все-таки решились атаковать татар при Чершете.
В-третьих, нам известно, что крымскими войсками тогда командовали сераскер Арбибеты-Гирей и Арслан-Гирей султан.Последний уже в начале июля, т.е. до выступления двухсоттысячной «орды», находился с отрядом войск у границ Кабарды. Он был направлен сюда, чтобы продемонстрировать готовность ханства пойти на крайние меры для водворения в Кабарде А.Кайтукина. Вполне вероятно, что именно этот отряд состоял из 7 тысяч человек и именно с ним отождествляются разбитые в октябре войска. Но, как известно, разгромленными при Чершете татарами командовали сразу два военачальника, что наводит на мысль о поражении сводного корпуса крымских войск, и маловероятно, чтобы его численность не превышала 7 тыс. человек.
В четвертых, захват кабардинцами в плен сеймен-баши свидетельствует об участии в битве при Чершете ханской гвардии сейменов, численность которой достигала 1,5 тыс. человек. Эта часть татарских войск в небольших набегах участия не принимала, и тем более в составе авангарда.
И в-пятых, совсем уж невероятным выглядит возможность срыва крымского наступления непосредственно перед началом боевых действий, т.к. обычно такие значительные силы можно было собрать лишь посулив богатые трофеи влиятельной татарской знати (и как правило с санкции Стамбула). С учетом известной недисциплинированности крымских войск, приостановка похода и соответственно потеря стимула для выступления – возможности наживы на разоряемых территориях, грозила непредвиденными осложнениями прежде всего для самих агрессоров. Поэтому довод о том, что по приказу из Стамбула (и под давлением Петербурга) Крым приостановил свое наступление на Кабарду, в результате чего стала возможной победа при Чершете, требует дополнительного подтверждения. Тем более, что при подходе крымских войск к Кабарде российское руководство было осведомлено об официально заявленном негативном отношении Стамбула к данному походу.Однако, как известно, это не помешало началу военных действий. Более того, потребовался повторный запрет Порты крымскому хану на поход в Кабарду. Это решение было принято 18 октября 1731 г. (к этому времени исход военной кампании был решен). В силу того, что Порта сильно сомневалась в должном исполнении своей воли, в Бахчисарай был «послан нарочной, которому повелено быть при хане по тех мест, пока оной по силе салтанскому указу и везирского письма войска все отправленные х Кабарде назад возвратит и распустит».
Несмотря на представленную аргументацию, следует признать, что вопрос о численности татар, разбитых при Чершете во второй декаде октября 1731 г., остается открытым. Для его удовлетворительного решения необходимы дополнительные изыскания в центральных архивохранилищах РФ. Однако думается, что цифра 7 тысяч человек для татарского войска, разгромленного у Чершете, является явно заниженной.
Еще одной задачей данной статьи является идентификация и локализация места последнего крупного сражения, выигранного кабардинцами в XVIII в.
Как уже отмечалось, кабардинцы место сражения с татарским войском в октябре 1731 г. обозначали как переправу «Чершете» (в документе есть помета: по российскому званию Ярашта) «у реки Терку». В немецкой карте второй половины XVIII в. эта местность помещена выше Моздока под названием Urotschischtse Eroschta (урочище Ерошта).
Очевидно, что при выявлении этимологии данного топонима необходимо обратить внимание на его несомненную связь с патронимом кабардинского дворянского рода Жерештиевых (Жэрыщты). Как известно, практически до 70 гг. XVIII в. у русских не было своих топонимов, начиная с Моздока и выше по р. Терек. Следовательно, наименование Чершете применительно к броду через р. Терек и местности вокруг него использовалось изначально кабардинцами. Учитывая, что в XVIII в. известным был «Бабукин брод» по фамилии дворянского рода Бабуковых (Бабыгу), нельзя исключить, что одно из наиболее удобных мест переправы в среднем течении р. Терек получило название от фамилии также дворян Жерештиевых (Жэрыщты). По крайней мере, можно констатировать наличие практически идентичных названий у рассматриваемой переправы и вотчины Жерештиевых в XVIII в. Так, в русской карте Кабарды 1744 г. село последних обозначается как «Ероштева», а спустя девять лет в «объяснении к кабардинской ландкарте» как «Ерашты».
Подполковник Гак, прибывший в июле 1763 г. во главе трехсотенного отряда российских войск к урочищу Моздок с целью заложения здесь крепости, отмечал, что урочище Ераште находилось «от лагеря (у Моздока) верстах в двадцати».Учитывая, что в одной путевой версте содержится 1,080 км, переправу Чершете можно отнести в район современного кабардинского села Хамидие (ХьэпцIей).
Т.Х. Алоев
Свежие комментарии