Установив сношения со славянами, я решил также завязать их с черкесами и чеченцами, чтобы придать князю Адаму Чарторыйскому более веса в глазах Англии, которая интересовалась этими азиатскими народами гораздо более, нежели славянами. Англия доказывала это всякий раз, когда дела польской справы касались английского кабинета: черкесы и азиатские народы, обитавшие между Черным и Каспийским морями, были в ее руках орудием, которым она тревожила и пугала Россию.
Я не хотел иметь ничего общего с англичанами и поэтому всячески сторонился от английской дипломатии, но мне очень хотелось разузнать правду о Кавказе и показать английским дипломатам, что я могу сделать гораздо больше, нежели ее агенты, щедро ею оплачиваемые.Я слышал от Станислава Краевского и от многих других лиц, что, несмотря на разглагольствование «Times?a» и других газет, английские агенты не заезжали в глубь страны далее как на [436] расстояние полутора часов езды от моря и останавливались близ Анапы, у шапсугов.
Я познакомился с жившим в Константинополе шапсугом Ахмет-агою, с которым я вошел в соглашение и чрез него познакомился с Мехметом-агою — шапсугом, пользовавшимся уважением среди своего племени.
Он хорошо говорил по-русски; я сказал ему без обиняков, что хочу послать агента к Шамилю с письмом от моего имени и получить от него ответ, в котором бы говорилось, что я вошел с ним в деловые сношения. Мехмет согласился взять на себя эту роли, но выразил желание иметь удостоверение от Высокой Порты, что все это делается с ее ведома.
Я отправился к Мехмет-Али-паше с Людвигом Зверковским и сообщил ему о своем плане; Зверковский заявил, что он готов ехать на Кавказ. С Мехмет-Али-пашею было чрезвычайно легко вести дело; не состоя на службе он не подвергался никакой ответственности. Он обещал взяться за это дело и несколько дней спустя пригласили меня к себе и дал Зверковскому на дорогу 25 тысяч пиастров и хорошо нагруженный корабль.
Зверковский, который поехал на Кавказ под именем Каракрак-бея, накупил товаров, полотен, ситцев, всевозможных уборов, имевших на Кавказе ценность денег и ценившихся даже дороже денег, а я дали ему письмо к Шамилю, предлагая шейху от имени князя Адама Чарторыйского действовать совместно на Кавказе и в Европе. Снаряженный таким образом, Зверковский приехал благополучно в Джубу, откуда отправился к Шамилю.
В Добрудже наши дела шли прекрасно. Равский действовал ловко и энергично, но несмотря на это его постигла неудача. Из Парижа был прислан в распоряжение агентства Антон Илинский. Согласно полученному приказанию я послал его в Добруджу, дав ему в спутники Ахмета-Тефик-бея или Пулавского, который знал турецкий язык и был знаком с местностью.
Людовик Зверковский отплыл из Стамбула зимою, когда на море свирепствовали сильнейшие бури; это было единственное время года, когда черкесы могли переплывать на своих ладьях к берегам своего отечества, ибо за прибрежной полосою Россией был учрежден столь строгий надзор, что в остальное время года ни одна лодка не могла пристать к кавказскому берегу не будучи замечена.
Всю весну и лето мы не имели от него никаких известий, но в начале осени Ахмет-ага, агент черкесов в Стамбуле, привел ко мне абадзеха, который были в Мекке и видел Зверковского в Джубе. Он уже возвращался из своего путешествия, но был тяжело ранен и хотя жизнь его была вне опасности, но он не мог особенно скоро прибыть в Стамбул, куда, по словам абадзеха, он думали направиться.
С первым пароходом, отплывшим на Кавказ, я отправил Зверковскому новый запас товаров, чтобы у него хватило всего нужного, и написал ему письмо, убеждая не оставаться долее на Кавказе, а ехать в Стамбул лечиться.
Зверковский возвратился до наступления зимы и рассказал о своей экспедиции следующее: когда он прибыл в Джубу, Мехмед-бей созвал главных беев-шапсугов, ногайцев и абадзехов. Он представил им Каракрак-бея, прочел им и сообщили содержание всех писем Мехмет-Али-паши, который имели силу и значение фирманов Высокой Порты. Каракрак-бей был ими принять со всевозможными знаками почета и уважении и участвовал во всех их совещаниях: братья Засы-Оглу употребили все свое влияние, чтобы облегчить ему дорогу к Шамилю и свидание с шейхом. Хаджи Шумов выражал опасение, как бы Шамили не появился у черкес, не захватил бы над ними власть и не стал бы управлять ими так же деспотично, как он правил чеченцами, лезгинами и другими кавказскими племенами. Этот черкесский бей, славившийся своим умом, говорил о Шамиле: «пусть шейх Шамиль себе воюет, мы также будем воевать, но пусть он не думает нами управлять; быть под его властью тяжелее, нежели под властью турок в то время, когда они владели Анапою. С турками можно было нажить деньги, а с Шамилем не снесешь и головы. Если бы дело дошло до этого, то лучше подчиниться власти могущественного и сильного русского царя, который требует от нас только повиновения, но не посягает на наше имущество в охраняет жизнь своих подданных».
Почти все черкесы разделяли его мнение, так как многие из них имели сношения с русскими властями, получали от них пенсии и подарки. Впрочем любовь к свободе или, лучше сказать, к анархии была в крови этих людей.
Хаджи-Измаил, со своей стороны, был против того, чтобы черкесы входили в какие-либо сношения с англичанами из боязни, чтобы они не воспретили им торговлю невольниками, которая доставляла жителям большой доход.
Поэтому было условлено, чтобы Каракрак-бей, явись к Шамилю, высказал ему совершенно точно и определенное желание Высокой Порты, а именно, чтобы Шамиль вел войну в Дагестане, а черкесы на Лабе и Кубани, и чтобы эти два войска никогда не соединялись и не действовали вместе. С таким поручением Каракрак-бей отправился в сопровождении двенадцати всадников. Они переправились благополучно чрез горы и добрались уже до последнего ночлега на границе Осетия, как вдруг ночью послышались выстрелы и громкие стоны в той избе, где ночевали Каракрак-бей; вошедшие туда его люди увидели, что он был весь изранен и обливался кровью. Всадники тот час помчались во все стороны догонять убийцу, но никого не нашли; четверо из них пропали, однако, бесследно. Сопровождавший Каракрак-бея черкес Засы-Оглу советовал послать с письмами к Шамилю двух человек и ожидать от него ответа. Так и сделали. Посланные вернулись с ответами шейха Мехмету-Али-паше и мне. В письме к Мехмету-паше он говорил, что признает власть султана своего монарха и калифа. Превознося по восточному обычаю могущество и власть султана и выразив свою преданность и покорность ему, Шамиль писал, что он имеет достаточно войска, чтобы бороться с врагами веры и народа, что он ни в чем не нуждается, но готов повиноваться всем приказаниям султана и с нетерпением их ожидает. В письме, адресованном мне, Шамиль писал, что ему известна храбрость польского народа, что он рад заключить с ним союз и просит меня довести до сведения моего начальника, что отныне он будет смотреть на всех поляков, которые приедут к нему, как на своих детей, что они будут причислены к его мюридам. К этим письмам, написанным по-турецки, по арабскими и персидскими буквами, так что их мог разобрать только самый образованный турок, было приложено письмо ко мне на русском языке от Даниеля султана Элисуйского, который объяснял обстоятельно все желания Шамиля и предлагал полякам заключить союз и действовать впредь общими силами. Он уверял, что Шамили всегда будет верным и надежным союзником, и говорил, что поблизости от них живет довольно много поляков, которые могли бы образовать войско и быть полезны только под начальством поляка и что они ждут этого начальника.
ЗАПИСКИ МИХАИЛА ЧАЙКОВСКОГО
(См. "Русскую Старину", июль, 1898 г.)
Свежие комментарии