Вспоминая Елисеева

Из автобиографических воспоминаний полковника Кубанского казачьего войска Фёдора Ивановича Елисеева, которые не так давно были опубликованы на Кубани. Особый интерес представляют вспоминания про учёбу в «Майкопском механико-техническом училище Имени Императора Александра III» в 1905 и последующие годы.

Особо тёплые воспоминания вынес Фёдор Иванович о черкесах и осетинах Кубанской области, с которыми проходил обучение. Ряд выдержек из его воспоминаний о кунаках Кубанских казаков и традициях добрососедства казаков и кавказцев.

Из автобиографических воспоминаний полковника Кубанского казачьего войска Фёдора Ивановича Елисеева, которые не так давно были опубликованы на Кубани. Особый интерес представляют вспоминания про учёбу в «Майкопском механико-техническом училище Имени Императора Александра III» в 1905 и последующие годы. Особо тёплые воспоминания вынес Фёдор Иванович о черкесах и осетинах Кубанской области, с которыми проходил обучение. Ряд выдержек из его воспоминаний о кунаках Кубанских казаков и традициях добрососедства казаков и кавказцев. «На привал мы остановились в Хакуриновском ауле. Никогда я не забуду того чарующего впечатления, какое произвел он на меня тогда. В этот аул, со временем, так и причислили меня среди друзей в его обитатели, когда я молодым офицером «увлекался азиатизмом», от которого и теперь не отстал, то на вопрос друзей «какого аула», я отвечал – Хакуриновского. Со временем я так и был прозван - «азиат из Хакуриновского аула». Боязнь черкесов в станицах была ещё жива тогда. Я их не раз видывал у себя в станице с табунами лошадей, прибывавших к нам «по-мирному», но здесь мы приближались к их постоянным жилищам. Я почему-то ждал, что они даже могут на нас напасть и ограбить. Мы ехали леском на уставших лошадях. Вдали виднелся чёрный бор. То у аула были вековые дубы. Вот и аул. Вот и мечеть виднеется. Вот и школа русская. Между дубами, в тени, отдыхают овцы и козы. А вот и пастух, молодой черкес, с ярмигой, в папахе, в изодранном бешмете, но при кинжале, лениво прислонился к дереву. Мы остановились под тенью, не берегу р. Фарса, который летом почти пересыхает, а весною бурлит и смывает даже постройки. Теперь Фарс был мелкий и в нём, ещё невиданные мною, валялись в грязи некрасивые грязные буйволы черкесов. Мы отпрягли лошадей и стали закусывать. Наши матери на дорогу нам изрядно наложили сала, колбасы, яиц, бурсаков и прочего станичного лакомства. Я любовался видом аула, буквально не отрываясь. Вот идут два юноши-черкеса. Один в отличном бешмете, в красных чевяках, маленькой папахе, а другой - в разодранном бешмете и папахе, старых чевяках, но оба в отличных, с выволочкою, поясах. Черкес в красных чевяках выглядел интеллигентно. Он подставил спутнику ногу и ловко бросил его на землю. Они игрались, шутили. Они скоро подошли к нам. Спросив их о чём-то, мы узнали, что первый из них уже учится в Майкопском техническом училище, куда мы едем на экзамен, а второй - его работник. Мы с величайшим удовольствием поговорили с техником об училище и сердечно расстались, обещая встретиться уже в городе. В ночь мы тронулись дальше, с легкою боязнью быть ограбленными или убитыми черкесом, который вдали, по равнине, гарцевал на своей горячей лошади. Я тогда уже прочитал Лермонтова, его строки о черкесе: «Летал по воле скакуна, к войне заранее приучаясь» - как нельзя лучше характеризовали тогда картину». Во время экзаменов в училище:«До десятка черкесов, в дорогом, с выволочкою, оружии, в длинных, чуть не до пят, черкесках, суровые, рослые и воинственные видом, и рядом с ними мальчики-черкесы, словно волчата, поглядывают на всех исподлобья своими чёрными глазами. Мальчики их тоже одеты в бешметы, при кинжалах, в чевяках, расшитых галуном. Я больше любовался черкесами, чем другими событиями, происходившими здесь. Видел их я и раньше, в станице, на нашей ярмарке, но мальчиков, и в массе черкесов, я ещё не видел. Меня сильно занимали их костюмы, которые хотя носили и мы, казаки, но на нас, казаках, они сидели как-то иначе, не так стильно и красиво. Наш новый знакомый по Хакуриновскому аулу Карбеч был в форме техника, но в своих красивых изящных чевяках и каракулевой шапчонке. Я им сильно любовался и постепенно влюблялся». «В училище я дружил сильно с черкесами. Мне они очень нравились своею стройностью и внешностью лица. Дружил я и с осетинами. Осетин я любил за их непревзойдённую лезгинку, физическую силу и ловкость. Меня они тоже любили и я слыл среди всех техников «завзятым казакоманом». Я возмущался до глубины души революционным движением и учащихся, и рабочих. Я любил слепо Царя-батюшку и Начальство и вообще ничего не признавал, кроме власти Царя и Начальства. Меня все называли полупрезрительно «казак», это была моя кличка, которая полностью заменила мою фамилию «Елисеев». В пылу же схваток и дебатов меня частили и другими всеми презрительными словами, данными революционерами для всех казаков, как-то: «и иезуитом, и куркулем, и черносотенцем», и прочее. Но я этим только гордился. За молодечество, бойкость, драчливость меня очень любили черкесы и осетины. Они не были так настроены революционно, как остальные техники, поэтому мы и подружились с ними.Мы слыли среди них хорошими товарищами во всех групповых драках. Я и Ваня Сотников принимали главенство, и, пожалуй, где были мы, там всегда была победа. Это ценили в нас все, в особенности осетины и черкесы. От них я впервые научился их лезгинке и заразился духом «азиатизма», не ослабевшего нисколько и теперь. Иногда я даже говорил черкесам, что на их месте я никогда бы не учился, а пас бы табуны лошадей, полуразбойничал бы, щеголял бы формою одежды, оружием, лошадьми и вообще был бы «свободный черкес». Среди них были друзья: Дохшоков (зверски убитый большевиками весной 1918 г.), Кетаов, Пшемех, Ажигоев, Шуманоков (погибший в бою) и осетины - братья Баскаевы и Черов - Георгие-Осетинского селения Баталпашинского отдела. В это же время среди техников было и украинское движение, которому я тоже сочувствовал, но которого не понимал. Было постановление между техниками, что при встречах между собою говорить лишь «по-хохлацки». Техники - казаки черноморских станиц взялись за это дело пылко - пелись украинские песни, носились «в гопаке» обязательно «на вприсядку», читали «Кобзарь» Шевченко и лилась малороссийская речь. «На присядках» мы с утра и на переменах носились по всему классу. Удивительная у меня была смесь политических мышлений. Я был свято предан Царю, считая его почему-то казаком, и в то же время стоял за союз казачества со всеми горцами Кавказа и Украины и отделение от России, отмежевание от русского легковерного мужика, но с Царём во главе. Я находил, что смесь казачьей крови с горцами Кавказа даст очень воинственный элемент и мы будем велики. Я был помешан на черкесах, на кинжалах, на чевяках, на лезгинке, на осетинских войлочных шляпах и тут же, рядом «на сыних штанях», «красных чоботах», «варэниках», «гопаке». Всё это меня разжигало, будоражило, приятно щекотало нервы... Всё это я культивировал в себе и уже тогда слыл «завзятым казаком». Я очень был заметен и в лезгинке, и в казачке среди всех техников».Е.В. Брацун