Среди материалов «разведчиков-путешественников», посетивших горные районы Северо-Западного Кавказа, воспоминания русского офицера Ф. Ф. Торнау отличаются своей правдивостью. Его свидетельства относятся к 30-м гг. XIX в. - началу военно-политического покорения горных черкесов. Ф. Ф. Торнау был одним из первых русских, кто трижды побывал на Западном Кавказе и более двух лет в качестве заложника прожил среди абадзехов.
Несмотря на предательства, пытки и лишения, он не ожесточился, сохранил свое аристократическое достоинство, что обеспечило объективность его мемуарным запискам. Для нас важно, что «разведчик», получивший задание произвести рекогносцировку местностей, занятых горными черкесами, передает всю военную и идеологическую напряженность, создавшуюся после 30-х гг. XIX в. на Северо-Западном Кавказе. В эти годы «все Закубанье» находилось в «неприятельских руках» и было свободно от российского влияния. Между Кубанью и горами были выдвинуты два укрепления - «на Урупе и на Чанлыке», «сторожившие» «широкие» и открытые пространства. За рекой Сагуашею начиналась «земля абадзехов», покрытая «сплошным лесом». Против низовьев Кубани жили «шапсуги и натухайцы». По Ф. Ф. Торнау, «эти три одноплеменные народа вели» с русскими «открытую войну»78. Он же свидетельствовал, что у абадзехов «скрывалось» множество «выходцев из Кабарды, с Кубани и из других мест, покоренных русскими». Переселившиеся к абадзехам, как правило, были из фрондирующей знати, у которой российские власти в качестве наказания «отобрали» подвластных крестьян и переселили последних в Россию; Ф. Ф. Торнау был заложником у бывшего кабардинского владетеля А. Тамбиева, добивавшегося обмена своего пленника на возвращение подвластных крестьян. Таких переселенцев абадзехи называли «гаджерет», российские власти - «абреками», людьми, посвятившими себя постоянной и беспощадной войне с русскими. Вместе с абадзехами и другими «дальними горцами» «они водили» на российскую территорию отряды «для грабежа», «жгли русские дома, угоняли скот и лошадей, убивали каждого встречного, захватывали детей и женщин»Среди материалов «разведчиков-путешественников», посетивших горные районы Северо-Западного Кавказа, воспоминания русского офицера Ф. Ф. Торнау отличаются своей правдивостью. Его свидетельства относятся к 30-м гг. XIX в. - началу военно-политического покорения горных черкесов. Ф. Ф. Торнау был одним из первых русских, кто трижды побывал на Западном Кавказе и более двух лет в качестве заложника прожил среди абадзехов. Несмотря на предательства, пытки и лишения, он не ожесточился, сохранил свое аристократическое достоинство, что обеспечило объективность его мемуарным запискам. Для нас важно, что «разведчик», получивший задание произвести рекогносцировку местностей, занятых горными черкесами, передает всю военную и идеологическую напряженность, создавшуюся после 30-х гг. XIX в. на Северо-Западном Кавказе. В эти годы «все Закубанье» находилось в «неприятельских руках» и было свободно от российского влияния. Между Кубанью и горами были выдвинуты два укрепления - «на Урупе и на Чанлыке», «сторожившие» «широкие» и открытые пространства. За рекой Сагуашею начиналась «земля абадзехов», покрытая «сплошным лесом». Против низовьев Кубани жили «шапсуги и натухайцы». По Ф. Ф. Торнау, «эти три одноплеменные народа вели» с русскими «открытую войну». Он же свидетельствовал, что у абадзехов «скрывалось» множество «выходцев из Кабарды, с Кубани и из других мест, покоренных русскими». Переселившиеся к абадзехам, как правило, были из фрондирующей знати, у которой российские власти в качестве наказания «отобрали» подвластных крестьян и переселили последних в Россию; Ф. Ф. Торнау был заложником у бывшего кабардинского владетеля А. Тамбиева, добивавшегося обмена своего пленника на возвращение подвластных крестьян. Таких переселенцев абадзехи называли «гаджерет», российские власти - «абреками», людьми, посвятившими себя постоянной и беспощадной войне с русскими. Вместе с абадзехами и другими «дальними горцами» «они водили» на российскую территорию отряды «для грабежа», «жгли русские дома, угоняли скот и лошадей, убивали каждого встречного, захватывали детей и женщин». В свою очередь «пограничные казаки, одетые и вооруженные совершенно сходно с горцами и не менее их привычные к войне... столкнувшись с абреками, когда сила брала, истребляли их до последнего человека». По оценке Торнау, «война велась со всем ожесточением кровной народной вражды». Столкновение военно-демократического общества, занятого войной как важным ремеслом, с государством, жившим идеологией великой и непобедимой державы, доводило ожесточение до остроты феномена. По заключению Тор-нау, «не было ни средства, ни хитрости, ни вероломного обмана, считавшихся недозволенными для черкеса, когда дело шло убить русского, и для казака, когда предвиделась возможность подкараулить черкеса». Несмотря на достаточно хорошо продуманную систему обороны на правом фланге Кавказской линии, а также на «выдвинутый» к этой Линии казачий Кордон, черкесские отряды «проникали в глубину края, к Ставрополю, к Георгиевску и в окрестности Минеральных Вод». Чаще нападая небольшими отрядами (1020 всадников), они могли «проскакать за Ставрополь, напасть там на деревню или на проезжающих и перед рассветом вернуться с добычей». Торнау приводил пример, как «сорок абреков прорвались из-за Кубани в Астраханскую степь, ограбили рыбных промышленников» и, пробыв там «более месяца», «вернулись потом счастливо в горы»83. Он констатировал, что «набеги горцев» так «умножились и приняли столь дерзкий характер, что казаки не находили, наконец, безопасности посреди своих станиц» и что единственным средством остановить «хищнические нападения» могли стать только «наступательные действия» российских войск и «карательные набеги на их аулы». Вооруженные набеги, разбой и грабеж, похищение людей и их продажа за пределы Кавказа, главным образом в Турцию, не нуждались в особом оправдании или религиозном освящении. Эти виды «деятельности» рассматривались в общественном сознании как более важные, чем скотоводство и земледелие. Черкесское общество отвергало людей, не занимавшихся набеговой практикой, не нападавших на Кавказскую линию и не убивавших русских. Семидесятилетний черкес, рассказывал Ф. Ф. Торнау, явился к русскому укреплению, попросил, чтобы к нему вышел командир гарнизона, и, когда выполнили его просьбу, он выхватил кинжал... Офицера спасли его ноги. На вопрос о мотиве его поступка черкес ответил, что получил публичный упрек, что стар и не может даже убить русского. Алим-Гирей, приятель Торнау, «принадлежал к числу самых добродушных людей», каких «русский разведчик» знал среди абадзехов. По характеристике Торнау, он «не был в состоянии кого-либо ненавидеть». При этом «с русскими он дрался только потому, что с детства привык видеть в этом религиозную обязанность». По сравнению с основной массой горцев Алим-Ги-рей, «сколько можно», избегал «раздражать русских против себя и своего народа». При этом «набеги горцев» на русские поселения и «русских за Кубань» «находил в порядке вещей, но никак не хотел признать» права российских властей «строить укрепления и утверждаться на черкесской земле». Понять Алим-Гирея было можно - российские укрепления и «утверждение» России на «черкесской земле» вели к разрушению всего мироздания горца и не оставляли ему никаких видов на будущее, даже надежд. «Однажды» «при большом числе абадзехских гостей» Алим-Гирей обратился к Торнау с просьбой «объяснить ему, на чем русские основывают свое право отнимать землю у черкесов, когда она им принадлежит с незапамятных времен и Бог дал всем людям одинаковое право жить на свете и пользоваться воздухом, водою и землей»87. Торнау рассказал абадзехам сказку «про баранов и волков» и спросил, почему они, защищая баранов, гоняются «за волком» в лесу - в «дарованном» ему Богом убежище. Абадзехи в один голос ему ответили: «Потому что от баранов мы имеем прок, а волк только вреден». Дав понять, что горные черкесы «волки» для русских поселений на Кавказской линии, Торнау объяснил -«оставить вас в покое, так вы их всех поедите». Не столь религиозное общество горных черкесов, среди которых господствовала массовая безграмотность, основывалось на традиционной идеологии, выработанной в условиях военной демократии. Русофобия как важный элемент этой идеологии являлась более поздним приобретением, однако конъюнктурность не снижала остроту его накала, позволяя этому настрою быть принятым массовым сознанием в качестве стержневой установки в рамках традиционной идеологии. Неприятие всего российского являлось своеобразной охраной своей закрытости, препятствовавшей любому вторжению в «воинский мир» горных черкесов. Тайна, окружавшая этот мир, была важнейшей составляющей каркаса традиционной идеологии. Отсюда проистекала та особая тревога, которую вызывала опасность разрушения этой несущей стены,а вместе с ней - и веками возводившегося здания. Как опытный охотник, прислушивавшийся к любому шороху, горный черкес был чуток к переменам, происходившим вокруг. Банальный слух, в сущности не имевший основания, в горных обществах мог стать причиной глубокой тревоги. Этим умело пользовались различные «агенты», «эмиссары» и муллы, пытавшиеся в собственных интересах влиять на горцев. Ф. Ф. Торнау рассказывал, как при нем мулла знакомил своих слушателей с Кораном. Посвящая их в историю бегства Мухаммеда из Мекки в Медину, мулла говорил, что к этому пророка вынудили «гяуры». Кто-то из присутствовавших спросил: «Кто же были эти гяуры?» «Кто? - отвечал мулла не запинаясь. - Известно - русские!» Все «обратили» на Торнау свои «взгляды, полные негодования»89. Чтобы выйти из неприятного положения, русский офицер попросил у присутствовавшего здесь же князя Магомета Атажукины буссоль (геодезический прибор, имеющий магнитную стрелку - кабалар), которую богатые черкесы обычно имели при себе. Торнау обратился с просьбой, чтобы ему указали, где находится гроб пророка Мухаммеда. Уточнив, что на юге, он спросил: «А где живут русские?» Ему указали на противоположную сторону. Тогда Торнау потребовал объяснить, как же это «русские, проживая на севере, успели выгнать» пророка из Мекки. Рассерженный мулла настаивал: «Если бы даже не русские преследовали пророка, так это были их братья и сродники: все гяуры принадлежат к одной семье и одинаково ненавистны Аллаху, который терпит их на земле только в наказание за наши грехи». Подобных «толкователей» Корана было немало среди горцев, в их числе находились вполне опытные и грамотные турецкие муллы. Им принадлежала роль генерирования русофобии, и без того широко распространившейся. Офицер русской армии Иоганн Бларамберг, имевший гуманитарное и инженерное образование, был командирован на Кавказ. В 1830 г. он ознакомился с «образом жизни» горцев Заку-банья и в том же году в составе экспедиции под командованием И. Ф. Паскевича принял участие в карательных мерах против шапсугов. Европейски образованный офицер проявил недюжинный интерес к горцам Большого Кавказа, описал их быт, нравы и культуру. По его сведениям, численность горных черкесов составляла более 600 тысяч; по данным Ф. Ф. Торнау, их было меньше - около 500 тысяч. Бларамберг считал, что закубанцы могли выставить войско в «60 тыс. человек». Но по его мнению, в результате племенной разрозненности они не могли объединиться и сформировать войско такой численности, в противном случае «они представляли бы большую угрозу для своих соседей... они были бы непобедимы в своих краях». Бларамберг характеризовал «образ жизни» горных черкесов как «военный». «Черкесы, - писал он, - не любят работу, и их главными занятиями являются война, охота и разбой. Тот, кто в этом отличается, пользуется среди них самым большим уважением». Как и Ю. Клапрот, русский офицер отмечал использование горцами «особого языка» в целях сохранения тайны своего вооруженного набега; этот факт указывал на глубокие традиции военной организации общества, сохранявшиеся среди закубанских черкесов. Их главную собственность составляли «прекрасная лошадь и доброе оружие», позволявшие им предпринимать походы и «разбойничьи» набеги. Среди черкесов многие занимались морским пиратством. На небольших «барках», вмещавших 40-100 человек, они подплывали к судам, неподвижным из-за безветрия, и шли на абордаж, часто кончавшийся для них успехом. Шапсугов Бларамберг относил к наиболее могущественным среди черкесских племен. Они же были «известны своей непримиримой ненавистью к русским и упорным нежеланием подчиниться или жить в мире с Россией»99. По свидетельству русского офицера, благодаря воинскому упорству шапсуги пользовались «славой непобедимых». Считалось также, что если бы России удалось подчинить себе шапсугов, то «прочие» черкесские племена «последовали бы их примеру». В менее удобных, чем шапсуги, природных условиях жили на-тухайцы. «Их долины окружены скалами и покрыты редким лесом», - писал И. Бларамберг. Они занимались скотоводством, но «беспрерывные войны», которые они вели, «и их склонность к разбою» оставляли «им мало времени для того, чтобы заниматься хозяйством»100. Что касается абадзехов, то, по мнению И. Бларамберга, ранее они занимали «снежные горы Западного Кавказа»; «с течением времени абадзехи» «спустились до сланцевых и черных гор и усилились за счет захвата людей, которых они обращали в своих пахарей»101. Русский офицер отмечал и другое - большое число беженцев, поселившихся среди абадзехов. Судя по его наблюдениям, племя абадзехов находилось на последней стадии военно-демократической организации общества. Здесь явно обозначилась старшинская знать, пользовавшаяся принудительным трудом пленных рабов. И. Бларамберг представителей этой знати называет «дворянами». По его описанию, у каждого из них «свой собственный участок земли, небольшой лесок и выгоны скота... каждый житель носит имя своего хозяина». Однако не все абадзехи находились на одном и том же стадиальном уровне развития. По оценке И. Бларамберга, тубинцы, одно из абадзехских племен, селившееся в наиболее «высокогорных и труднодоступных» местах, не имели над собой знатных, но «охотно подчинялись» «хорошему всаднику» или «хорошему воину». Называя горных закубанцев общим именем «черкесы», Бла-рамберг описал одежду и вооружение шапсугов, абадзехов и натухайцев. По его наблюдениям, «никогда черкес не выходил без оружия. К ношению воинских доспехов была приспособлена одежда. Она состояла из «легкой» и «высококачественной ткани», «обычно дорогой». Сверх рубашки надевался шелковый жилет с вышивкой, а на него - сюртук, короткий, плотно облегающий тело, с карманами для патронов. Оружие являлось своеобразным продолжением одежды: оно состояло из кинжала, шашки, пистолета, ружья, лука и колчана со стрелами, кольчуги, шлема, латных рукавиц и налокотницы. Во время похода черкесы «под кольчугу» надевали специальный жилет из ваты, благодаря «эластичности» которого пули отскакивали от корпуса воина. Офицер подчеркивал: «Можно было бы подумать, увидев воина, столь перегруженного оружием, что его движения должны быть стесненными и неуклюжими, однако черкес на коне со всем этим оружием являет собой пример подвижности, ловкости и прекрасных качеств всад-ника». Главную ценность у черкеса составляло его оружие. Оно передавалось «по наследству от отца к сыну». Одежда и оружие «черкеса», несомненно, отражали «состояние» общества, в котором война как ремесло занимала важнейшее место. По оценке Т. Лапинского, пожалуй более верной, чем у предыдущих авторов, горные черкесы управляются старшинами» и «вся страна» черкесов представляет собой «федерацию маленьких республик». Лапинский считал «абазов» более «цивилизованным» народом, «чем крестьяне многих европейских стран». Рассматривая подробно внутреннюю организацию общественной жизни, он указывает на «уоркские фамилии», «некогда» господствовавшие среди «абазов», но со временем настолько потерявшие социальный вес, что «на многих своих народных собраниях серьезно обсуждали, не будет ли лучше уничтожить всю эту чужую касту или прогнать к русским». Подобное отношение к бывшей «княжеской знати», очевидно, обусловило политическую ориентированность «уорков» на Россию. Лапинский также подчеркивал, что «каждый черкес является тфохотлем (тфокотлем. - М.Б.), свободным, принадлежащим племени». Интересно другое наблюдение: «пши и уорки», т.е. представители «феодальной знати», «когда их принимают в племя, также становятся» тфокотлями. Это важное свидетельство, поскольку подтверждает «социальную перспективность» в черкесском обществе старшинской знати, состоявшей из тфокотлей. Привлекает внимание характеристика социального положения «пшитли» - зависимой категории людей, которых Лапинский называет «рабами»; однако он поясняет, что положение их не связано со значением, которое придается слову «раб». В Черкесии пшитли - «это, - по мнению Т. Лапинского, -потомки военнопленных, женщины и дети, похищенные в Южной России, в Черномории, Грузии и при различных раздорах между племенами». Такой «раб» (пшитли) работал не больше, «а часто меньше своего господина». «Он вооружен, и его движимое имущество» составляет его личную собственность. Пшитли имеют «собственное жилище», землю и скот. Владелец не имеет права обращаться с ними по собственному произволу: «раб» мог подать на своего владельца при его жестоком отношении к нему в суд. Решением последнего он мог получить право «выбрать себе нового хозяина». Как видно, пшитли, которых Лапинский настойчиво называет «рабами», являлись основной массой, призванной стать крестьянством. Наибольшее число «рабов», от 80 до 100 человек обоего пола, было у «пши» и «уорков» - бывших «князей». Ими обладали также тфокотли - старшинская знать имевшая все перспективы занять место уорков. Переходное состояние от военно-демократического общества к феодальному особенно заметно сказывалось на положении «рабов», представлявших собой категорию полусвободного крестьянства. В жизни горных черкесов важное значение имела работорговля. Эту тему Т. Лапинский раскрывает довольно полно. Не только родители, относившиеся к пшитли, но и их дети являлись собственностью своего хозяина. Тем не менее «ни один ребенок раба» не мог быть продан «без согласия своих родителей». При продаже ребенка («раба») «пятая часть платы» за него поступала «семье проданного». Основной рынок горцев, куда сбывались рабы, являла собой Порта, где «работорговцы-турки» имели своих «компаньонов». «Наибольший спрос», по свидетельству Лапинского, имели дети «от 6 до 12 лет и молодые люди, способные к военной службе»; последние покупались турками «для сдачи вместо себя в армию». Пожилые люди продавались крайне редко. Общественное сознание относилось к работорговле как к «естественному» явлению, не подвергая ее какому-либо осуждению. По Т. Лапинскому, «многие» горные черкесы, «как благородные, так и свободные», привозили «собственных детей» и «продавали» «их в рабство». По мнению польского офицера, это подвергалось порицанию. Вместе с тем он подчеркивал, что «часто» «свободные» брат и сестра «входят в соглашение и последняя продается; это дает возможность брату увеличить свое хозяйство, богато украсить свое оружие, обеспечить себя запасом пороха или купить себе жену». Турки предпочитали брать в жены «черкешенок». Многие из них покупались в качестве «девочек-рабынь» или же для пополнения гаремов богатых людей. Наибольшее количество рабов в Турцию поставляли убыхи, имевшие на этой почве тесные торговые отношения с турецкими работорговцами. Масштабы торговли рабами были немалые. По сведениям Лапинского, в середине XIX в. «на Востоке» «рабов-абазов», т.е. черкесов, проданных в Турцию и другие ближневосточные страны, насчитывалось «приблизительно 50 тыс. человек обоего пола». Горные черкесы, как правило, не возвращали пленных русских солдат, те использовались на домашних работах или же продавались туркам; цена солдата составляла 25-30 руб. Ставшие товаром и проданные в Турцию «абазы» не чувствовали себя «несчастными». По Лапинскому, «мысль попасть в Стамбул - золотой город» «преследовала молодых девушек с детских лет». Этот факт не оставляет сомнения, что работорговля среди горных адыгов получила общественное признание. Т. Лапинский уделяет немало внимания другому занятию заку-банцев - набегам. По его свидетельству, русские крепости «беспрерывно» окружались «группами абреков». «Страсть к добыче, -писал он, - и желание взять пленных, которых потом можно выгодно продать, кровная месть... а также любовь к приключениям и рыцарским подвигам» объединяет большие и малые группы «добровольцев», отправлявшихся в набег. Т. Лапинский указывал также, что среди горных адыгов имелось «много бродяг, которые не любят работать и получают главную наживу» в вооруженных набегах. Совершавшие набеги - а в них участвовало все взрослое мужское население, способное носить оружие, - являлись «докучливыми» врагами русских. Однако Т. Лапинский не признавал за ними «патриотизма». Участники набегов «образуют свое общество», «имеют свои сборные места и своих предводителей». «Они лежат часто днями в засаде, перенося с удивительным терпением и выносливостью голод, холод и скуку. В лесу, сидя на деревьях, скрытые густой листвой, в камышах, стоя часто часами по горло в воде», «черкесы» «бросаются как коршуны, как только показывается вблизи слабый транспорт». В практике черкесских набегов большей частью предпринимались нападения небольшими отрядами. По мнению Т. Лапинского, объяснялось это двумя причинами. «Набеги больших конных отрядов сделали бы скоро Черноморское побережье необитаемым», т.е. к русским районам, объектам нападения, горные адыги (черкесы) относились «бережливо», как к своеобразной «ниве». Второй причиной, по которой они избегали совершать набеги крупными силами, было стремление сохранить тайну похода; по свидетельству Т. Лапинского, «как только соберется большая группа воинов, то всегда находятся изменники, которые за хорошие деньги извещают врага, и только чрезвычайно редко удается большой набег». Набеги предпринимались чаще под «лозунгом» войны с русскими, окружавшими горных черкесов цепью крепостей и укреплении со стороны севера и побережья Черного моря. Однако именно военная добыча, а не идеи борьбы за независимость являлась главной и самодостаточной целью набегов. Одновременно с набегами на русские районы (Кавказскую линию) черкесы совершали походы в Грузию и Мингрелию, не покушавшиеся на их «свободу». По свидетельству Т. Лапинского, убы-хи предпринимали «также часто набеги против своих соседей и соплеменников - южных абазов - под предлогом наказать их за дружбу с русскими, но в основном чтобы захватить добычу». Сведения Лапинского подтверждал и русский офицер К. Ф. Сталь. По его свидетельству, у убыхов существовал «особый род хищников, называемых унару (доморазрушители)». Партия унару в 5 или 6 человек ночью врывается в аул, бревном выбивает двери сакли, режет сонных жителей, забирает в плен, грабит имущество, и, пока остальные соседи проснутся, уже унару исчезают с пленом и добычей. Заслуживает внимания «тактика», которой придерживалось российское командование в войне с горцами. Т. Лапинский отмечает, что «большие экспедиции в глубь» горной Черкесии, предпринимавшиеся вначале (после Адрианопольского договора),«не приносили» русским «ни малейшей пользы и стоили многих жертв». Причиной тому были особенности физической географии страны, в которой жили черкесы. «Местность... повсюду заросла густым лесом без тропинок и дорог, и чем дальше проникаешь в страну, тем затруднительнее становятся способы сооб-щения». Сказывалась также необычность расселения закубанцев. В Дагестане, где поселения концентрировали по сто и более дворов, карательные экспедиции командования достигали цели. В горной Черкесии, как правило, одно «село» было «разбросано» «на двух - четырех квадратных милях»; «пока найдешь раскиданные по лесу дворы и когда, наконец, пойдешь к одному из них, то он уже необитаем и пуст, хлеб зарыт где-нибудь вблизи, жители в безопасности в горах и лесах». Приходилось «всегда терять несколько солдат для того, чтобы сжечь с дюжину мазанок, которые адыг построит в несколько дней». Отказавшись от обычных карательных экспедиций в глубь горной Черкесии, российское командование избрало тактику постепенного «блокадного» давления на горцев. Лапинский писал о строительстве «временных» укреплений, к которым приступали обычно весной; вокруг него возводили рвы и валы, вырубались и сжигались леса и рощи, строились дороги, соединявшие укрепление с другими крепостями. В нем размещался гарнизон - «восемь - десять тысяч человек». Когда все было готово и наступала осень, а лес освобождался от листьев, гарнизон укрепления предпринимал «набег», чтобы очистить район крепости от живущих в нем адыгов. При этом сжигались «ближайшие дворы и жатвы». Выполнив эту «операцию», в конце ноября гарнизон обычно оставлял укрепление и возвращался к месту постоянной дислокации. Об этой тактике хорошо знали горцы, в свою очередь готовившиеся к обороне. Тактика «осенней» войны обещала быть затяжной. Ни одна из сторон не могла предвидеть ее конца. Военные операции, предпринимавшиеся осенью, тяжело отражались на общинниках, терявших свой урожай. Старшинская знать с лихвой могла компенсировать свои потери за счет зимних походов, предпринимавшихся как в русские районы, так и в другие соседние земли. Что касается российской стороны, то здесь все тяготы ложились главным образом на солдат, «месяцами ни днем ни ночью» не снимавших патронташа; зато офицеры, не подвергавшиеся контролю, «за счет содержания солдат» приобретали «целые состояния».Образ жизни: «Любовь к приключениям и рыцарским подвигам»
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Подписаться
Свежие комментарии